"Дом без четвертой стены" - интервью с А. Янушкевичем.

Всё как в жизни: общество глухонемых эгоистов и никакого томления. В Театре кукол ставят «Вишневый сад» Чехова. «Республика» поговорила с режиссером спектакля Александром Янушкевичем, который во всем умеет находить свое звучание.

О спектакле «Вишневый сад»

— Трудно искать новое в такой пьесе?   — Были уже тысячи «Вишневых садов». И академических, и интерпретированных, и сделанных по-другому. Считается, что это бесконечная история, которая к чему-то обязывает. И все знают, как играть Чехова, что Чехов — наше всё и должен быть изображен святым и забальзамированным со всем этим «садом». Да, мы должны быть осведомлены об истории создания, постановок, понимать контекст. Должны знать, а потом забыть и уйти дальше, чтобы найти свое звучание. У нас все будет довольно жестко, откровенно и смешно.

— По-настоящему комедия?  — Чехов же тоже играл жанрами, то есть провокация уже есть. Но то, что у нас не будет драмы и трагедии, — точно. Такая жизнь. Вообще, я считаю, театр — это весело. Мы говорили с ребятами, что не будем играть в одни ворота. Якобы мы отгородились от зрителя четвертой стеной и играем что-то такое высокое, а вы тут как хотите.

— Говорят, что у вас даже кукол нет?  — Такая история, да. Почему-то куклы сюда не лезут. Есть, конечно, данность: театр кукол. Здесь мы должны достать кукол и трясти ими, но не лезет. Поэтому мы взяли артистов и надели на них маски. Графически мы стараемся уничтожить плоть. Артисты будут произносить текст, взаимодействовать друг с другом, но по законам театра кукол. Это эксперимент — здесь много пластики, работы с маской.

— Как это, уничтожить плоть?  — Мне всегда мешают в постановках реалистические конкретности, вот почему мы напяливаем маски. В этом есть отрыв от конкретности тела. В любом драматическом театре у меня конфликт с «ходячим» мясом. Мне легче понять театр маски, тени, где есть некий объект, рукотворный персонаж. И он не живой. Для меня проще поверить в живой стол, чем в то, что конкретный человек с пузиком на сцене — это персонаж. Это у меня, видимо, профессиональное. Кстати, в балете и опере нет такого ощущения, потому что там поют и двигаются — есть условность. Очевидно, это как-то связано с богом. Им нельзя быть. Его можно изобразить. И то не всякого.

— Вы весь текст пьесы Чехова возьмете?  — Пьеса на самом деле не длинная. Она самая короткая у Чехова, сбитая, цельная, очень хорошая. Предсмертная. Там есть все темы: одиночество, никто никого не слышит, все разговаривают только о себе. Это общество глухонемых эгоистов — всё как в жизни.

— Кто главный герой?  — Главный герой — дом. Он же сад.— И вы говорите актерам, чтобы не играли дворянство?  — Я просто сбрасывал их осторожность по поводу текста, чтобы они не боялись сделать что-то не «по-чеховски». Дворяне рафинированные — никто не знает, кто они такие.

О театре кукол

— Вы — революционер?  — Какая революция? Это ж кукольный театр! Кому он нужен? Так, думает обыватель, сходить проветриться с ребенком.

— Что такое сейчас «кукольный театр»?  — Мне кажется, сейчас важно не про «что», а про «как». И это «как» становится про «что». В зависимости от того, как сделана кукла, какие она задает коммуникации и правила игры со зрителем, появляется «про что». Любой спектакль — это в первую очередь ломание головы — «как». За счет чего? Может, за счет носов особого вида или цвета, или каких-то нестыковочных вещей. Еще лет 15-20 назад говорили, что не может быть у кукол натуральных волос, а должна быть пакля, джут. Потому что натуральные волосы на папье-машовом лице дают ощущение патологии. Диссонанс возникает и странное чувство. Сейчас все наоборот. Сейчас интересна именно неправильность. Это дает ощущение новизны — в них что-то не так. И эта неправильность привлекает зрителей. И на этом можно играть спектакль и воплощать идеи.

— То есть в основе все равно должна быть провокация?  — В целом да, но должно быть нечто такое, что останавливает потребительский взгляд. Есть кино, мультики, театр такой, театр сякой… Сейчас впереди планеты всей немецкий театр. Визуально в нем все некрасиво и даже страшненько, но при этом страшно красиво и эстетично. А у нас все наоборот — нужно, чтобы было красивенько, поэтому мы красим губки куклам и делаем щечки. В этом стремлении к «красоте» есть определенное недоверие: не думайте, у нас все хорошо! Обычно, чем спектакль хуже, тем он более «красив». Дети, живите в сказочном мире! У меня нет задачи делать патологию и некрасивость, но нужно задать себе вопрос: чем детского и взрослого современного зрителя можно держать в театре кукол?

— Простые спектакли не будете ставить никогда?  — А что значит простые? «Колобок» — тоже целая история, если знать, как подступиться. А когда мне начинают показывать со сцены поролонового колобка с глупой ужасной улыбкой — не верю. Надо беречь детей от антихудожественного.

— А еще от чего?  — Сейчас новая тема: детей нужно оберегать от всего. Не дай бог, он, например, увидит, как дядька курит или тетька, что вообще ужас. Сейчас очень развит культ детей. И это становится агрессивным. Мы, взрослые, виноваты во всех ужасах, происходящих в этом мире. А детям просто закрываем глаза: пьяных нет, наркоманов нет, преступлений нет. Это ложь. Надо уметь говорить с детьми. Это сложно, но возможно.

— А ширмы могут быть в ваших спектаклях?  — Они есть, но статичная ширма — это скучно. Мы делали ширму, трансформирующуюся в персонажа в том числе.

— Для вас реакция публики много значит?  — Плохо, если люди не поймут того, что хочется донести. Есть в этом незавершенность. Мучились, ломали голову, брали ответственность, вкладывали душу. Это вещь, можно сказать, интимная. Для меня самый интересный период — это замысел, проигрывание будущего спектакля в голове. А премьера — это всегда либо пан, либо пропал. Здесь, наверное, будет похожий случай.

— На что вы рассчитываете?  — На единение со зрителем в плане чувствования бытия, жизни — парадоксальной, со всеми радостями и горестями, на ощущение свободы в интерпретации жизни. Я хочу, чтобы люди становились моими единомышленниками. Тогда жить станет немного легче.

Анна Гриневич

Журналист, замредактора газеты «Карелия»

ФОТО: Сергей Юдин

ИСТОЧНИК: "РЕСПУБЛИКА"